«Степной дворянин» Федор Ростопчин

Граф Федор Васильевич Ростопчин, ближайший сподвижник импе­ратора Павла, московский военный губернатор 1812 года... Неуемная энергия, остроумие создали славу этому поначалу незнатному дворя­нину, родившемуся в селе Козьмодемьяновском Ливенского уезда в марте 1763 года.
С детства он был хорошо знаком с укладом крестьянской жизни в российской глубинке. Попав за границу в конце 1780-х годов, тонко подметил проблемы европейской жизни. В своих путевых записках молодой Ростопчин поднимался до серьезных обоб­щений: «Был во всей немецкой земле, во всей Швейцарии, видел часть Франции, всю Италию... Видел и сличал все с отечеством мо­им, которое никогда не выходило у меня из мыслей...
Обратим внимание на фразу «сличал все с отечеством моим». Бросилось в глаза молодому ливенскому помещику Ростопчи­ну, например, обнищание простого народа в прогрессирующих европейских краях. И было ему с чем сравнивать. По сведениям конца XVIII века, в Орловской провинции у государственных крестьян в среднем на двор насчитыва­лось от 10 до 30 овец, десять свиней. В Елецкой провинции зажи­точные крестьяне имели до 15-20 лошадей, 5-6 коров, 20-30 овец и 15-20 свиней (данные Вольного экономического общества). Так что было отчего засомневаться русскому путешественнику, когда он сталкивался с шумными разговорами о ценностях прогресса...
Ростопчин сделал головокружительную карьеру при дворе, но не раз был повержен, отправлен в ссылку. Деревенское детство остава­лось для него, надо полагать, серьезной основой, чтобы в период опалы не впасть в уныние, а сосредотачиваться на сельских забо­тах, искать приложение своим недюжинным силам в усадебных буднях. «Честь в душе, ум в голове, дух в сердце, а прочее найдешь у себя в доме», - так говаривал порой Федор Васильевич.
Оставшийся не у дел после смерти императора Павла, граф занялся хозяйственными делами. В начале XIX века перестроил усадебный дом в подмосковном имении Вороново. Дворцовые покои смени­лись покосами, огородами, пастбищами для лошадей: «Жарюсь в полях и в лесах, веду жизнь здоровую и в один час бываю цыганом, ста­ростою и лешим».
Ростопчин, судя по всему, не был скрягой («Деньги нужны честному для приятной жизни, а бесчестному для сохранения жизни»). Его в чем-то даже показное равнодушие к деньгам иной раз выходило за рамки житейских норм и обычаев. Например, однажды в Вороново прибыл казначей казенной палаты. Как на грех, оказалось, что в пути потеряны причитавшиеся графу 3 900 рублей за постав­ленное в казну вино. Зная казначея как человека добропорядочного и бедного, Ростопчин его простил и никому не сообщил о пропаже.
Из Англии Ростопчин привез овец, с севера России - быков и коров, заказал чистокровных скакунов из Аравии. Заморский табун стал ядром конных заводов в Воронове (был основан в 1802 году) и в его родовом поместье Козьмодемьяновском под Ливнами. По примеру своей воронежской соседки графини Орловой Ростопчин создал конный завод и в воронежском селе Анна, где приобрел землю. Здесь располагались богатейшие пастбища, чистые реки, лесные массивы, да к тому же царил прекрасный сухой климат, который особенно требовался лоша­дям, привезенным из аравийских степей. Не случайно на черноземах у Битюга некогда обитали дикие кони-тарпаны. В Анне Ростопчин разбил прекрасный сад, завел табун в две тысячи лошадей, который давал до двухсот тысяч рублей годового дохода.
Гордостью графа были, конечно же, лошади - их ему приводили даже из Царьграда. Выведенная Ростопчиным порода лошадей (ее основу составили анг­лийские и арабские скакуны) завоевала в России добрую славу. Ло­шади не раз брали призы на престижных бегах и скачках. И вскоре породу прозвали «ростопчинская».
Но это не был интерес чисто заводчика или коллекционера. Прослышав, например, о том, что у приятеля начала сдавать отличная лошадь, Федор Васильевич мог запросто написать ему письмо с бескорыстным предложением приютить бедное животное в своем имении, дать лошади дожить остаток лет «в хорошей конюшне в покое и хо­ле».
Но он был увлечен не только лошадьми: «Весь день почти на поле», «У меня в поле, на дворе и в доме дел множества и, как человек живет в суетах, то и я отдаю сей долг природе». Неравнодушен был к полевым заботам - за околицей расположились посевы сирийс­кой и американской пшеницы, американского овса. Ростопчин изобре­тателен и пытлив. Он вносил на поля поля известку и навоз, пробовал удобрять поля илом со дна прудов, обрабатывать их немудреными химикатами. Предлагал использо­вать в качестве удобрения медный купорос, ссылаясь на то, что в Голландии уже на протяжении нескольких лет купорос вносят в почву вместо навоза. Ростопчин усовершенствовал конструкцию молотилки, пытался модернизировать устройство старушки-сохи. В Воронове он открыл собственную образцовую сельскохозяйственную школу, где преподавателями были шведы Гумми и Паттерсон. Здесь получали восьмимесячное образование не только крепостные Ростопчина, но и крестьяне соседей-помещиков. По ль­готной цене их обеспечивали инвентарем, удобрениями, семенами.
Появилась и еще одна идея: завести собственную табачную фаб­рику. И не столько для получения прибыли, сколько назло францу­зам. Любознательный граф разузнал, что в Малороссии сеют настоящий вир­гинский табак, который выходил едва ли не вдесятеро дешевле за­морского. Некий фламандец даже принялся за устройство в Воронове большой табачной фабрики, чтобы снабжать Москву доморощенным са­мосадом...
Первоначально надежды Ростопчина на улучшение полеводства связывались с внедрением плугов: он закупил их сразу несколько десятков. Уже вскоре ожидание чуда сменилось разочарованием. Уда­ленный из высшего света, Ростопчин глубоко задумывается о само­бытности русской жизни, он становится истинным сторонником патри­архальности всех ее сторон вплоть до методов земледелия. Еще в 1803 году в письме к Цицианову Федор Васильевич скептически отзывался о плуге и английской системе земледелия, но печатно высказать свое мнение решился только в 1806 году.
В книге «Плуг и соха» удачливый помещик Ростопчин делился с читателями наболевшими мыслями: «То, что соделалось в других зем­лях веками и от нужды, мы хотим посреди изобилия у себя завести в год. Единственно по склонностям к новостям (нововведениям. - А.К.) и в подражанием к чужестранным, по множеству перемен в одежде, в строении, в воспитании, даже и в образе мыслей. Теперь проявилась скоропостижно мода на англинское земледелие, и англинский фермер столько же начинает быть нужен многим русским дворянам, как фран­цузский эмигрант, итальянские в домах окна, и скаковые лошади в запряжку. Хотя я русский сердцем и душою и предпочитаю отечество всем землям без изъятия, не из числа однако ж тех, которые от уп­рямства, предрассудков и самолюбия пренебрегают вообще все иност­ранное и доказательства отражают словами: пустое, вздор, не го­дится. Мое намерение состоит в том, чтобы тем, кои прославляют англинское земледелие, выставляя выгодную лишь часть оного, дока­зать, что сколь англинское обработывание земли может быть выгодно в окрестностях больших городов, столь бесполезно или, лучше сказать, невозможно всеместно для России в теперешнем ее положении».
Автор ловко доказывал, что обещания английских агрономов попросту невыполнимы в российском климате, заимствовать надо только некоторые орудия, необходимые для обмолачивания хлеба и других работ, а основной упор следует делать на простую русскую соху. Такая патриархальность была во многом типичной чертой определенной части дворянства того времени. Например, И.А. Крылов написал созвучную идеям Ростопчина басню «Огородник и философ», а в 1810 году тульский помещик, известный деятель русской культуры Василий Левшин представил Вольному экономическому обществу описание земледельческих орудий, которые употреблялись в Калужской, Тульской, Орловской губерниях. Левшин предлагал обществу организовать описания земледельческих орудий и в других губерниях.
Умелый и энергичный помещик, Ростопчин до­казывал, что и на русский манер можно с прибылью вести хозяйство. Он горячо стремился убедить своих современников в том, что русская система земледелия, будто бы архаичная в сравнении с за­падными нововведениями, - на самом деле наполнена внутренним смыслом, обусловлена и климатическими, и почвенными, и демографи­ческими обстоятельствами. Вместо слепого копирования немецких и английских приемов Федор Васильевич предлагал помещикам самостоятельно искать пути повышения эффективности хозяйства.
Увы, предупреждения и призывы Ростопчина большинством не бы­ли услышаны. Бомонд увидел в его резких заявлениях и увлечении сохой лишь новые причуды дремучего помещика.
Время не пощадило тех зачатков крепкого хозяйства, которые были заложены Федором Ростопчиным. Больше века славилась ростопчинская порода лошадей, но ее генофонд серь­езно пострадал в годы Великой Отечественной войны.
После смерти графа в 1826 году его наследники распродали имения. Даже родовое поместье Козьмодемьяновское пе­решло к разбогатевшим ливенским крестьянам Адамовым. Однако зало­женные здесь Ростопчиным основы земледелия были настолько прочны, что даже в годы Советской власти в его бывшем имении был соз­дан... образцовый зерносовхоз. Анализируя эти факты из истории, понимаешь, как много мы потеряли, пренебрегая трудом и талантом своих соотечественников ради призрачных чужеземных новаций.